Представлять нашим читателям худрука театра «Санкт-Петербург Опера» народного артиста России Юрия Александрова не нужно – его оперные спектакли знакомы каждому театралу и меломану. Юрий Исаакович – народный артист России, президент Ассоциации музыкальных театров РФ. Его «Евгению Онегину», «Дон Жуану» и «Травиате» рукоплескали в Милане и Нью-Йорке. В этом сезоне основанный им и любимый петербуржцами и меломанами из других городов и стран оперный театр, как всегда, предлагает своим благодарным зрителям новые премьеры. Об одной из них и пойдет сегодня разговор…
— Опера Мариана Коваля «Крым» в 2014-м, теперь «Октябрь» Мурадели к столетию революции. Вы считаете, что художник должен быть так политизирован? Как Некрасов: поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан?
— Между «Крымом» и «Октябрем» у нас была еще «Молодая гвардия» Юлия Мейтуса. Во всех этих случаях речь идет о нашей истории – о том, чего мы зачастую не помним или даже не знаем, и особенно о том, чего не знает молодежь. И о таком понятии как подвиг, к которому современная молодежь тоже во многом не готова. Что же касается литературной основы этих сценариев… Я тоже не люблю какие-то романы Вальтера Скотта, но когда я ставил «Лючию ди Ламмермур» Доницетти, я совсем не думал о Вальтере Скотте, я думал об общечеловеческих проблемах. Некоторые критики после «Крыма» мне шептали: зачем вам это? Ведь Мариан Коваль подписал письмо против Шостаковича…
— Но ведь Шостакович тоже подписывал разные письма с осуждением и «против»?..
— И Прокофьев – все подписывали… Подождите, но я что, ставлю оперу о письме, подписанном Ковалем? Ни Шостакович, ни Прокофьев не пострадали после этого письма, они продолжали получать по очереди свои Сталинские премии. Я же ставил тему, и мне, прежде всего, понравилось ее музыкальное изложение в опере «Севастополь» Коваля, из которой мы сделали наш «Крым». Меня интересуют сегодня юное поколение, с которым надо как-то разобраться, понять, куда они дальше пойдут, и такие понятия как патриотизм и подвиг. Было целое поколение замечательных композиторов – Мариан Коваль, Юлий Мейтус, Вано Мурадели, которым и я сейчас занимаюсь – их всех сейчас пристегивают к такому явлению в искусстве как «социалистический реализм». Я понимаю соцреализм в музыке, да и живописи и в литературе, как творчество для людей, живущих сегодня. Великий Шостакович и великий Прокофьев писали вперед, для подготовленной публики, они забрасывали свой камень очень далеко. А эти композиторы писали для простых людей, которые вернулись с фронта, с войны.
Я всегда привожу такой пример: первое мое впечатление в Мариинском, а тогда еще Кировском театре, когда я пришел в него сорок лет назад. Я посмотрел оперу Ивана Дзержинского «Судьба человека». Я не знаю, соцреализм это или что-то еще, подписывал он что-то или нет, кто-то говорит, что он сильно выпивал, говорили, что он сам не знал грамоты, и за него кто-то оркестровал… Но я видел, как люди рыдали, когда Штоколов брал на руки ребенка и шел с ним в зал – люди тянули к нему руки как к святому! И музыка там очень доступна и человечна, и, мне кажется, что мы должны обязательно, воспитывая и публику, и труппу, все время опираться на две ноги. Мы не можем все время прыгать на одном авангардном костыле и упиваться этим. Сегодня палитра очень большая, и я в нашем театре все время стараюсь разнообразить эту палитру. Поэтому у нас француз Гуно – в этом сезоне премьерный спектакль «Фауст», немецкая и английская музыка – «Поругание Лукреции» Бриттена, русская и итальянская музыка. Камерная музыка и музыка масштабная – мы должны уметь играть на разных инструментах.
— Расскажите об «Октябре» Мурадели, который вы ставите в театре на Моховой ровно в день революции 7-го ноября…
— Это закономерное продолжение «Крыма» и «Молодой гвардии» — это такой триптих, который я задумал давно, но он не мог реализоваться слишком быстро, потому что у театра очень много самых разных планов, гастролей. В результате эта работа растянулась на три года. И, наверное, подтолкнула все же та великая дата – сто лет – великая я не ставлю в кавычки – потому что столетие события, которое потрясло весь мир, которое перевернуло сознание всего человечества, очень для меня важно. И я вижу то огромное горе, которое причинила стране эта революция, но и огромный ресурс подъема, потому что родилось новое направление в искусстве – революционный авангард, появилось новое стихосложение.
Конечно, все это очень полемично, но у каждого человека к истории свое отношение. Вот когда мне говорят, что Сталин ужасный, я это очень хорошо понимаю, и когда мне перечисляют жертвы сталинского режима, они меня ужасают! Но я всегда привожу еще один пример: я здесь сижу из-за Сталина, и я жив, потому что был Иосиф Виссарионович Сталин. Когда в блокаду умирали моя мама и моя тетя, маме тогда было четырнадцать, а тете шестнадцать, рядом с ними в квартире на улице Радищева лежали уже мертвые их папа и мама, и они написали письмо товарищу Сталину: «Товарищ Сталин, мы умираем. Если можете, помогите!» Моя тетя, которая была постарше и посильнее, сползла с четвертого этажа вниз и положила это письмо в почтовый ящик. Через два дня пришли два человека, как они говорили, в кожаных тужурках, завернули их в одеяла и вывезли в Ярославскую область. И поэтому всегда очень сложно вот так делить все на черное и белое. Мне бы хотелось, чтобы и сегодня можно было кому-то написать письмо – «Дорогой товарищ, вот так и так…» – и чтобы помогли. Я представляю этот замерзший февральский Ленинград с обледеневшими почтовыми ящиками – и, представьте, они работали!
Поэтому, когда я начал заниматься оперой «Октябрь», меня, во-первых, заинтересовала музыка. Я считаю, что Вано Мурадели очень яркий и самобытный композитор. Я увидел в нем мастера гармонического материала, прекрасного оркестровщика. Ведь неслучайно в 1948 году вышло печально известное постановление о «Великой дружбе» Мурадели… Кстати, у меня есть идея сделать постановку и этой оперы – это очень актуальное произведение, по сути, это «Ромео и Джульетта» — история любви кавказского мальчишки и русской девушки, которой так и не дали состояться. Наверное, он опередил время со своими слишком пряными гармониями и ритмически изощренными мотивами, но сегодня пришло время приоткрыть и эту страничку.
Что же касается «Октября», здесь мы рассказываем историю трагической гибели молодой девушки, которая честно пошла на фронт в Первую мировую войну медсестрой, и когда она в 1917 году вернулась в революционный Петроград, она попала в водоворот великой смуты. Весь спектакль посвящен ее гибели, потому что она не нашла поддержки ни у белогвардейца офицера Массальского, который любил ее всю жизнь, ни у большевика Андрея, в которого была влюблена она. Она стала жертвой, и таких жертв было очень много. Это чисто человеческая история – о той России, которая тогда исчезла навсегда – и в этом смысле я пытаюсь как-то разобраться в Белом движении, о том странном фанатизме, который испытывали большевистские руководители, и о человеке, который мечется между всеми этими проблемами.
Ну а чтобы как-то увеличить еще объем этой проблематики, я взял стихи той эпохи – Серебряного века: Зинаиды Гиппиус, Блока, Маяковского, Волошина, молодой Ахматовой, Бальмонта. Стихи перемежают музыкальную ткань, создавая дополнительное пространство. Получилась такая многозвучная симфония, музыкально-драматическая поэма. Для чтения стихов я привлек молодых драматических артистов, и поэтому нашим партнером в этой работе стал Театральный институт на Моховой, где и пройдет премьера спектакля. Это уникальная площадка, которая просто пахнет революцией: она очень напоминает зал Учредительного собрания – амфитеатр, деревянные скамьи, на этой площадке когда-то ставил Мейерхольд… Там будут совсем новая пластика, новые смыслы, новая человеческая культура.
